Ясновидящая [Луна над Каролиной] - Нора Робертс

Собрав все свое мужество, она направилась в детскую. Кровать ее когда-то стояла около окна. Она любила глядеть из него в ночь или раннее утро. Здесь помещался небольшой комод с разбухшими, неподатливыми ящиками. В нижнем Тори прятала книги, потому что папе не нравилось, когда она читала что-нибудь, кроме Библии.

В этой комнате дурные воспоминания мешались с хорошими. О том, как она украдкой читала по ночам, или снах, которые ей снились, или о том, как она строила планы совместных с Хоуп приключений.

И, конечно, о побоях. Больше никто не тронет ее и пальцем.

«Здесь можно устроить кабинет, – решила она. – Поставить стол, стеллажи для папок и, может быть, кресло для чтения, лампу». Этого будет достаточно. А спать она станет в комнате родителей. Да, именно там. Эту комнату она преобразит в свою собственную.

Тори прошла было к двери, но остановилась и медленно открыла дверцу стенного шкафа. Здесь, свернувшись калачиком, с заплаканным лицом, затаился в темноте призрак ее самой. До восьми лет она выплакала столько слез, что другой девочке хватило бы на целую жизнь. Тори нагнулась и провела рукой по нижней планке шкафа, по вырезанным в дереве буквам и с закрытыми глазами, словно по системе Брайля, прочитала кончиками пальцев:

«Да, это правда. Я – Тори. И вы этого у меня не отнимете. Я – Тори. И я вернулась!»

Она выпрямилась. Воздух! Не хватает воздуха. Она попятилась назад, ладони у нее вспотели, и она обернулась, готовая бежать отсюда прочь. Но ноги ее словно приросли к полу. За стеклянной входной дверью маячила чья-то тень. Заходящее солнце высветило контуры мужской фигуры.

Дверь скрипнула, и Тори снова стало восемь лет. Она была беззащитна и испытывала ужас.

4

Мужчина назвал ее по имени, полностью, Викторией. Полное, непривычно длинное имя бархатно забулькало, словно вино, вытекающее из подогретой бутылки. Еще можно было убежать, и она удивилась, ощутив в себе так много от трусливого кролика, готового забиться в норку при малейшем шорохе. Призраки обступили ее со всех сторон, насмешливо нашептывая что-то на ухо.

Прежде она убегала, и не однажды, но ей никогда не удавалось спастись. Замерев от страха, Тори стояла как вкопанная. Дверь снова скрипнула, и паника подступила к горлу.

– Извини, что напугал.

Голос у него был тихий, привыкший утешать и соблазнять.

– Я остановился, чтобы узнать, не надо ли чего-нибудь.

Он стоял прямо на пороге, и солнечные лучи ярко освещали его сзади, отчего черты лица расплывались в полумраке.

– Как ты узнал, что я здесь?

– Неужели ты забыла, как быстро в Прогрессе распространяются слухи?

В голосе послышалась смешинка, рассчитанная на то, чтобы дать ей успокоиться. Это значит, что страх ее замечен и что она легкая, очень легкая добыча. Вот это мнение, по крайней мере, она сумеет опровергнуть. Тори сложила руки на груди.

– Нет, я ничего не забыла. Кто вы?

– Ты меня обижаешь. Даже спустя столько лет я сразу бы узнал тебя в толпе. Я Кейд, – ответил он и подошел ближе. – Кинкейд Лэвелл.

И теперь, когда он выступил из солнечного нимба, она как следует разглядела его.

Кинкейд Лэвелл. Брат Хоуп. Интересно, она узнала бы его в толпе? Нет, вряд ли. Мальчиком он был худ, с мягким выражением лица. У этого человека сложение было плотное, под закатанными до локтя рукавами рубахи угадывались сильные бицепсы. И хотя он приветливо улыбался, в чертах лица не было и следа былой мягкости. Волосы потемнели по сравнению с прошлым, стали каштанового цвета, с выгоревшими на солнце вьющимися кончиками.

Но по глазам… по глазам она могла бы его узнать. По их небесной, летней синеве. У Хоуп были такие же. Солнце оставило свой след, и здесь, в уголках глаз собрались морщинки. Те самые, что приводят женщин в отчаяние, а мужчинам придают значительность.

Вот эти глаза сейчас и наблюдали за нею с неподдельным интересом.

– Прошло так много времени, – выдавила она из себя.

Он не протянул руку. Инстинкт подсказывал ему, что Тори отпрянет и взаимное их смущение лишь усугубится. Вид у нее был такой, что вот сейчас она бросится бежать или упадет без чувств. Ни то, ни другое его не устраивало.

– Почему бы тебе не выйти на крыльцо и не сесть в кресло-качалку? Сдается, в доме больше не на чем сидеть.

– Но я прекрасно себя чувствую. Все в порядке.

А сама она побелела как смерть, и глаза мягкого серого цвета, которые всегда чаровали его, широко раскрылись и потемнели. Кейд вырос в семье, где главенствовали женщины, и поэтому давно научился не суетиться и не тратить нервы на удовлетворение уязвленного самолюбия. Он просто отвернулся и снова открыл дверь.

– Здесь душно, – сказал он и вышел на крыльцо.

Ей пришлось последовать за ним. До Кейда донесся слабый запах ее духов. «Жасмин», – подумал он и вспомнил о кустарнике, который почему-то расцветал только ночью в саду его матери.

– Наверное, непросто было тебе сюда приехать. – Он взял Тори за локоть, чтобы подвести к креслу-качалке. Она не вздрогнула, но едва заметно, хотя и решительно, отстранилась.

– Мне надо где-то жить, так почему бы не здесь?

Напряжение не покидало ее. Ей не нравилась эта манера разговора. Никогда не узнаешь, что у мужчины скрывается за любезными словами и улыбками.

– Ты довольно долго пробыла в Чарлстоне. Здесь живется спокойнее.

– Я и хочу покоя.

Кейд оперся о железные перила. В ее словах звучит уязвленность. При всей ее деликатности в ней есть нечто резкое, она словно обнаженный нерв и остро реагирует на малейшее прикосновение. Такой она ему и запомнилась.

– Много болтают о твоем будущем магазине.

– Это хорошо. – Она едва заметно улыбнулась, но взгляд оставался серьезным и напряженным. – Болтовня означает, что в людях пробудилось любопытство, а оно заставляет их переступать порог.

– А в Чарлстоне у тебя тоже был магазин? – поинтересовался Кейд.

– Я была управляющей. Иметь свой – совсем другое.

– Да, это так.

«Прекрасные грезы» теперь принадлежали ему, и владеть имением действительно совсем другое дело. Он оглянулся на поля, где зеленые побеги тянулись к солнцу.

– Ну и как ты здесь все находишь, Тори, после столь длительной разлуки?

– Так же. – Она поглядела на него и добавила: – Так же, да не совсем. Город возмужал.

– А я то же самое подумал о тебе. Ты выросла.

Кейд заметил, как крепко она ухватилась кончиками пальцев за ручки кресла, словно боясь потерять равновесие.

– Взгляд повзрослел. Впрочем, у тебя всегда были особенные глаза. Когда мне было двенадцать, они сводили меня с ума.

Тори призвала на помощь всю свою гордость, чтобы выдержать его взгляд.

– Когда тебе было двенадцать, ты слишком озорничал с моим двоюродным братом Уэйдом и Дуайтом Фрэзиром, чтобы вообще меня замечать.

– Ты ошибаешься. Когда мне было двенадцать, – проговорил он медленно, – был такой период, когда я замечал все, что тебя касалось. Я все еще вижу мысленно тебя тогдашнюю. И чего ради мы притворяемся, что сейчас между нами не стоит она?

Тори рывком встала, сложила руки на груди и пристально посмотрела на поля.

– Мы же любили ее, – сказал Кейд, – мы ее потеряли, ты и я. И мы об этом – ни ты, ни я – не позабыли.

На плечи ее навалилась страшная тяжесть.

– В этом я тебе ничем помочь не могу.

– А я не прошу о помощи.

– Тогда чего же?

Он удивленно взглянул на нее. Она замкнулась снова.

– Я ни о чем тебя не прошу, Тори. Ты, наверное, этого ждешь от каждого, кто к тебе приближается?

Теперь она чувствовала себя увереннее и сильнее и, повернувшись, пристально взглянула на Кейда.

– Да.

За его спиной вспорхнула птица – быстрая серая молния – и села на ветку дикой шелковицы у болота. И Тори показалось, что птица щебетала долго, очень долго, прежде чем Кейд заговорил снова.

Значит, она забыла, как разговаривают в южной провинции, с длинными, томительными паузами.

– Жаль, – сказал он, и сердце у нее вдруг забилось. – Однако мне ничего от тебя не нужно, разве только время от времени переброситься дружеским словом. Дело в том, что Хоуп много значила для нас обоих. Утрата повлияла на всю мою жизнь. Мне не хотелось бы назвать леди обманщицей, но если ты, глядя мне в глаза, скажешь, что смерть Хоуп не повлияла на твою жизнь, мне придется это сделать.

– А какая тебе разница, что я чувствую? – Пальцы у нее онемели, ей хотелось растереть их, но она поборола искушение. – Мы друг друга не знаем. И никогда, по сути дела, не знали.